Со щитом или на щите? Чем сейчас заняты потомки спартанцев

Зазубренные скалы полуострова Мани — это самая южная оконечность Пелопоннеса. Здесь кончается материковая Греция, дальше — только море и острова. Ландшафт здесь напоминает морские волны — то вверх, то вниз. На вершинах холмов — каменные башни домов, словно маленькие замки, обращенные спиной к горному массиву Тайгет и глядящие вдаль, за горизонт, туда, где Ионическое море сливается с небом.

Это земля маниотов, жителей патриархальной общины полуострова Мани и потомков, как сами они утверждают, легендарных воинов древней Греции, спартанцев, известных своими жесткими нравами и военными порядками в обществе.

“Ваша лалаггия”, — говорит Гиоргос Ойкономеас, подавая мне поджаренное до хруста в оливковом масле местное блюдо из теста. Он сложен как воин — крепок и широкоплеч. Но его морщинистое лицо излучает тепло и спокойствие.

Ойкономеас вырос в деревушке Неохори на северо-западном берегу полуострова Мани и никогда отсюда не уезжал. Всю свою жизнь он хозяйничал в кафенейо, традиционной греческой кофейне, а сейчас отошел от дел — больше не обслуживает посетителей, а по утрам приходит в свою кафенейо поболтать с друзьями о политике, местных новостях и о семейной жизни.

Пока я надкусываю хрустящую лалаггию, и тесто как будто тает у меня на языке, Ойкономеас объясняет, что этот вкус был знаком воинам Спарты тысячи лет назад.

“Первый спартанский царь Лелег, наверное, был первым и в приготовлении лалаггии”, — говорит он. “Если вам интересно, какой была жизнь в древней Спарте, вы в правильном месте, — добавляет он. — Мы здесь настолько спартанцы, насколько это вообще возможно”.

Почти три тысячелетия назад, когда Древняя Греция состояла из полисов, городов-государств, большая часть полуострова Пелопоннес принадлежала Спарте и ее союзникам. В отличие от жителей другого, соперничающего полиса, Афин, где жили философы и художники, спартанцы были воинами. Говорят, что мальчиков начинали обучать военному делу с семи лет, чтобы к 20 они превратились в полностью готовых к боям солдат.

Женщины не имели никакого отношения к армии, но часто получали формальное образование и имели право владеть собственностью, что было редкостью для других греческих городов-государств. Спартанки были известны своим независимым нравом.

Разгромив Афины в Пелопоннесской войне, Спарта достигла пика могущества в V веке до нашей эры. Однако владычество Спарты, сумевшей восстановить против себя все остальные полисы Греции, продлилось недолго. Уже в 371 году до н. э. режим спартанцев пал под ударами армии другого полиса — Фив. (Фивы до этого долгое время были союзниками Спарты, но попытки спартанцев подавить складывающуюся в Фивах демократию разгневали фиванцев. Они объединились в несколькими другими полисами, в том числе с Афинами, против Спарты — Прим. переводчика.)

Тогда и начался закат Спарты, но те спартанцы, кто укрылся на крошечном полуострове Мани, отделенном от остальной Греции горами Тайгет, защищали свою территорию на протяжении веков — и от фиванцев, и от Османской империи, и от египтян, и от франков.

На море маниоты были так же коварны, как и на суше: совершали пиратские нападения, а в качестве наемников участвовали в набегах на другие приморские страны. Они настолько прославились своей жестокостью, что иноземные захватчики обходили Мани стороной.

Вплоть до середины XIX столетия регион оставался самоуправляемым, но в конце века греческое правительство урезало его автономию. Однако только в 1970-х, когда были построены новые шоссе, ведущие на Мани, на полуострове появились пришельцы из окружающего мира, в том числе туристы.

Конфликтность маниотов распространялась не только на внешний мир. Во времена автономии на полуострове правили местные кланы, или семьи, и эти кланы боролись между собой за власть. Кровавые вендетты вспыхивали и длились годами. “Если член другой семьи вдруг чем-то опозорил члена вашей семьи, вся семья созывалась за круглый стол, чтобы решить, до какой степени суровым должно быть наказание”, — объясняет Ойкономеас. “Это наказание распространялось на весь другой клан, не только на виновника. Так маниоты понимали семейную гордость”, — Ойкономеас рассказывает, что вплоть до недавнего времени сыновей здесь называли ружьями, а дочерей — бочками с порохом в фундаменте семейного дома.

Ныне маниоты посвящают свою жизнь более мирному делу — например, выращиванию оливковых деревьев. Регион славен своим оливковым маслом, которое здесь добавляют повсюду — от сыра до блюд из морепродуктов. Однако воинственное прошлое не забыто. Древняя спартанская максима “со щитом или на щите”, впервые, как считается, произнесенная женой спартанского царя Леонида перед битвой при Фермопилах против захватчиков-персов (480 г. до н.э.), популярна здесь и поныне.

Почти каждый, кто родился и вырос здесь, скажет вам, что в его венах течет спартанская кровь. “Маниоты происходят от древних спартанцев, точка”, — подчеркивает Ойкономеас. В свои 86 лет Ойкономеас прекрасно помнит, как мать засовывала ему в рот сваренные вкрутую яйца, приговаривая, что он должен вырасти сильным, потому что он — единственный сын и от него будет зависеть продолжение рода и сохранение семейных традиций. Он вспоминает, как его тетки в ночь перед похоронами одного из родственников пели траурные песни, оплакивая мертвого так, что волосы вставали дыбом — ритуал, описанный в “Одиссее” Гомера.

Однако ученые не располагают твердыми доказательствами того, что нынешние жители Мани — прямые потомки древних спартанцев. В наше время невозможно добыть ДНК настоящего спартанца, все что осталось — это легенды.

Некоторые историки и антропологи говорят, что в древних и современных ритуалах (например, оплакивания умерших) так много сходства, что это можно рассматривать как признак родства древних спартанцев и современных маниотов, однако с этим не согласен Басил Гунарис, профессор новейшей истории в Университете Аристотеля в Салониках.

“Естественная антропология и история не пересекаются, — говорит он. — Когда люди живут в одной и той же местности, в одном и том же природном окружении, это приводит к тому, что во многом их традиции и привычки могут быть схожими. Но это не имеет никакого отношения к их ДНК”.

Кофейня, где мы сидим с Ойкономеасом, быстро наполняется обгоревшими на греческом солнце посетителями. Мой собеседник прихлебывает кофе, наблюдая за тем, как его преемник справляется с наплывом клиентов. Кафейня маленькая, но на бойком месте, рядом с центральной площадью Неохори. Сюда втиснут десяток квадратных деревянных столов, а клацанье тарелок и жужжание кофейного автомата не оставляют шансов посидеть в тишине.

“Я тут беседовал с одним профессором, который не согласен с утверждениями о вашем родстве с древними спартанцами”, — говорю я ему, вытирая с пальцев крошки от жареной выпечки. Ойкономеас невозмутимо пододвигает мне еще одну лалаггию. “Надо было ему сказать: и тан и эпи тас, — говорит он. — Со щитом или на щите”.